НОРМАЛЬНАЯ
СОБАЧЬЯ ЖИЗНЬ
В троллейбусе стоял
ангелочек. Белокурые волосы, рафаэлевой кисти лик, чистые
невинные глаза. На неё хотелось смотреть и молиться.
Но на остановке в
троллейбус набился народ, и Кима прижали к ангелочку. Он
стоял, вдыхал сладкий запах духов и старался не прижиматься к
чуду. Чтобы не сломать её невидимых крыльев.
Всё же его сдавили и притиснули к
ангелочку вплотную.
― Извините, ― прошептал Ким.
― Проспись, ― тихо ответила
ангелочек.
― Я выспался, ― сообщил Ким.
― Похмелись, ― посоветовала
ангелочек.
― Я не пью.
― Подшит, ― заключила ангелочек.
― Нет, ― сказал Ким. ― Я грустить
начинаю, когда выпью. И улететь хочу.
― Далеко?
― Далеко. Где хорошо...
― В Америку?
― Там тоже плохо. У меня
однокурсник в Америке. И всё пишет, что грустит.
― А чего сдёрнул?
― Здесь он ещё больше грустил.
― Лапша, ― заявила ангелочек.
― Правда! ― ответил Ким. ― Вчера
сто баксов прислал.
― Зачем?
― Чтобы я в Ганиной яме свечу
поставил. За упокой царской семьи. Он в этой Америке в монархисты
подался. Грустит о царе-батюшке.
― Крутая лапша! ― усмехнулась
ангелочек.
― Вот! ― Ким вытащил из кармана
куртки банкноту.
― Фальшивка? ― изящный носик
ангелочка затрепетал,
― Настоящая! Полоса, вон,
защитная...
― Дай! ― прошептала ангелочек.
― А свечу в яму?
― Ну, ― кивнула ангелочек. ― До
утра...
― Чего до утра? ― не понял Ким.
― За ночь ― сто баксов. Столичные
расценки! ― ангелочек вытянула из сумочки фломастер. ― Давай ладошку!
Ким раскрыл ладонь, и ангелочек
черкнула на ней цифры.
― Звони вечером ― приеду, ― шепнула
она. ― Понял?
― Понял..., ― растерялся Ким.
― Моя остановка. Я полетела!
Ангелочек проскользнула возле
мужика, стоящего рядом, между другими пассажирами и выпорхнула из
троллейбуса.
― Братан! ― обратился к Киму мужик.
― Ты больной?
― А кто сейчас здоровый?
― Но ты сильно больной, ― сказал
мужик. ― На всю голову!
― Почему?
― А здоровый не станет в
троллейбусе баксами размахивать.
― Наверное, вы правы.
― И ещё: осторожней с этими
профурсетками.
― С кем? ― не понял Ким.
― Да слышал я ваши шуры-муры...
Смотри! Крутанёт тебе динамо!
― Кто? ― удивился Ким. ― Ангелочек?
― Ага, ангелочек…, ― засмеялся
мужик. ― Та ещё шлюшка! По роже видно. Прокрутит динамо по полной
программе!
… Но динамо, крутить, начали
гораздо раньше.
Экстрасенс Лили оказалась дородной
женщиной с необъятным бюстом. Бюст занимал всё пространство комнаты и
жил отдельной от хозяйки жизнью.
Ким сидел перед Бюстом, как
провинившийся ученик перед директором школы.
― Какие проблемы? ― спросила Лили.
Ким вздохнул:
― Проблем много.
― А что болит? ― вдруг деловито
осведомился Бюст. ― Конкретно.
― Душа.
― Полечим и душу, ― заверил Бюст.
Лили поводила перед Кимом руками.
― Чего проверять, ― колыхнулся
Бюст. ― Биополе – набекрень. Пробоины ― как из пулемёта. Порча!
― Порча, ― согласилась Лили.
― Снимать надо!
― Надо! ― Лили, видимо, полностью
подчинялась своему Бюсту.
― Поторопись! ― приказал Бюст. ― У
нас запись. Торгаши с рынка придут.
― Ах, да! ― засуетилась Лили.
Она положила на колени Киму Библию:
― Крепко держать и думать о
хорошем.
― А где его взять? ― спросил Ким.
― Чего? ― не поняла Лили.
― Хорошее-то...
― А ангелочек в троллейбусе? ―
спросил всезнающий Бюст.
― Это хорошее, ― сказал Ким, ― сто
баксов просило.
― За хорошее и не столько платят, ―
сказал Бюст.
― Если за хорошее надо платить, то
это хорошее совсем и нехорошее.
― За всё платить надо! ― заверил
Бюст. ― Но ангелочку не звони.
― Обманет? ― спросил Ким.
― Одарит!
― Чем?
― Нехорошим.
― И за нехорошее надо платить? ―
удивился Ким.
― Ещё как! ― уверенно ответил Бюст.
― Нехорошее всегда под хорошее канает. Диалектика, мать твою!
― Не будем расстраивать клиента, ―
деликатно сказала Лили.
Она зажгла свечку.
Прошептала-пробормотала, перекрестила Кима.
И вдруг ткнула горящей свечкой ему
в лицо.
– Изыди, нечистая! – рявкнул и
Бюст. – Брысь!
Ким отпрянул от свечки и дунул на
огонь. И подумал, что такая нежная часть женского тела, а орёт голосом
старшины роты. Наверное, и вместо кружевных чашек его прикрывают
железные каски… И от этой милитаризации стало грустно.
― Порча вышла, ― объявила Лили. ―
Прямо на свечу!
― Сильная была, ― подтвердил Бюст.
― Пламя враз задуло!
Лили протянула огарок свечи:
― Ночью зарыть под деревом. Все
беды в землю уйдут.
― А счастье попрёт, ― пообещал
Бюст.
― Сколько?
― Пятьсот рэ, ― сказала Лили.
― А счастья сколько?
Лили посмотрела на Кима и обвела
руками вокруг Бюста:
― Столько!
«Утону я в счастье», ― подумал Ким,
глядя на Бюст.
― И в церковь, сходи, ― посоветовал
тот. ― На душе полегчает.
― В церковь ― это хорошо! ― Лили с
Бюстом начали теснить Кима из комнаты. ― В церковь ― это обязательно!
На исповедь…
― Схожу, ― Ким достал пятьсот
рублей. ― А это на кружевной с рюшечками Ему, ― кивнул он на Бюст.
... И пошёл Ким в церковь. Было
жарко. Солнце светило, как лампа в солярии. Церковь стояла вопреки
обычаю в низине. Она не радовала ландшафта: тяжёлая, одутловатая, в
серых пятнах свежей штукатурки... Наверное, её планировали и строили с
большого похмелья.
Было душно и одиноко. Лишь на
крыльце церкви сидела пьяненькая тётка. Её лицо гармонировало с
одутловатостью церкви и составляло ансамбль. А лиловый бланш под
глазом оживлял этот серый ансамбль. И радовал даже…
Тётка чего-то шептала, мотала
головой и крестилась. «Прости, Господи!», ― бормотала она. И снова
мотала головой, и снова крестилась...
Ким подошёл к крыльцу.
― Боярин, ― сказала тётка, ― дай
рублик! А я тебе грехи отпущу.
― Вы, что Господь ― грехи
отпускать?
― Нет, не Господь, ― ответила
тётка. ― Я ― Богоматерь Пречистая!
― Да?! ― удивился Ким.
― Ну, ― мотнула головой тётка.
― А чего тут-то ― на крыльце?
― Надоело в иконе сидеть. Скучно!
― Почему?
― Да одно и тоже: старухи ―
Царствие Небесное просят, молодые ― денег! Ох, соколик, жадна молодёжь
до денег стала. «Дай» да «дай»! А о душе никто думать не хочет.
Деградация, милый, полнейшая происходит! Невероятная, мой дорогой,
деградация! ― тётка икнула.
― Деградация, ― Ким оглядел
потрёпанную тётку.
― Не, ― поймала она взгляд. ― Это
камуфляж. Спецодежда. Не пойду же в белых одеждах да с золотым сиянием
бутылки собирать...
― Оно надо: Богоматери в грязь
лезть?
― А как же! Не испачкаешься ― не
очистишься! Не согрешишь ― не покаешься!
― Пошли бы в средние слои общества,
― посоветовал Ким.
― Хаживала, голубчик, хаживала!
― И чего?
― Скука смертная! Хуже, чем в иконе
сидеть. Не жизнь ― жвачка в этих слоях. Дом - работа, работа - дом.
Перед, теликом, как истуканы. По выходным ― на дачи. Пивка для рывка,
шашлык с водкой. Но умеренно. Без революционного порыва...
― А в верхние слои общества
Богоматерь Пречистую пускают?
― Мы сами приходим. В любые слои.
Как человеку невмочь ― тут мы и приходим.
― И чего там ― в верхних? ― спросил
Ким.
― Крысятник! ― ответила тётка. ―
Мышьяком надо...
― А может, полечить?
― Не... Только мышьяком. Тотально!
― Какой-то Освенцим получается…
― Тут уж не попишешь, ― вздохнула
тётка.
― Не строго судите?
― Чего заслужили ― то и получили!
― Как-то, Богоматерь, меркантильно
выходит.
― А я с базарными гуляла, ―
призналась тётка. ― От них эта зараза: баш ― на баш, дашь ― не дашь…
― С базарными нехорошо...
― Ничего, опохмелюсь, ― и в икону,
на законное место. Вся мерзость и слезет.
― Много на опохмел надо?
― Умеренно, ― сказала тётка. ―
Чтобы снова в пике не уйти.
― Пятьдесят рэ Богоматерь устроят?
― Устроят, родимый.
Тётка взяла деньги и поклонилась.
― А отпущение грехов будет?
― А ты молись, родной. Молись и
кайся. Придёт и твоё время. Потому как время ― грешить, время ― и
каяться!
― Вон как…
― Так, милый, так, ― кивала тётка.
― Зайди в церковь, зайди. Постой-подумай о жизни своей. Оно и
полегчает. Авось…
― Зайду, ― и Ким пошёл в церковь.
В ней было пусто и зябко, как в
склепе. На стенах висели иконы святых. Они с грустью смотрели на Кима.
Как бы вопрошали:
― И за что нас поместили в такое
неприютное место?
Ответить Ким не мог. Он и сам-то
хотел спросить у священника об исповеди. В чём надо каяться? О чём
просить? Как рассказать о боли своей? И поймут ли эту боль? Ведь она у
каждого своя...
Ким вдруг подумал, что исповедь
очень похожа на игру в «пе-ти-же» из романа Достоевского «Идиот». Те
же штучки: возьми и расскажи о своих самых плохих поступках. Хотя и
тут всё относительно. Диалектика опять-таки. Это для человека, у
которого совесть есть, играть в такие игры трудно. А другой расскажет
о своих подлостях ещё и захлёбываясь от восторга. Ох, мудрёная штучка
― человек. Тварь Божья...
Ким неприкаянно походил по пустой
церкви. Священника не было видно. Лишь у входа за прилавком сидела
старушка. Перед ней пучками лежали свечи. Большие, поменьше, совсем
маленькие. И перед каждой кучкой своя цена стояла. И от разных цен на
размер свеч тоже становилось как-то нерадостно. Будто размер
покупаемой свечи был свидетельством твоей любви к Богу. Получалось:
больше кошелёк ― больше и свеча покупается. Значит, и твоё
доказательство любви к Богу наглядней. Баш на баш, однако,
получается...
И Ким почувствовал себя таким
потерянным в этой неуютной церкви. Он повернулся и пошёл прочь. Но
взглянул на большую икону и замер. Икона называлась «Богоматерь
Пречистая в Печали». И она была... пуста. Точнее был только абрис, а
самой Богоматери в иконе не было. Не было!
Ким торопливо вышел из церкви. Но и
на крыльце тоже не было никого!
... И обойдя церковь, Ким
направился к автобусной остановке. Но перед ним, словно грибы-
поганки, раскинулись зонты летнего кафе. От мангалов тянуло удушливым
дымом и запахом обгорелого мяса. И звучал такой «хэви-металл», что
тряслись парусиновые зонты над столиками.
За одним из них сидели трое парней
с пивными бутылками. Они тупо мотали головами в такт жуткой музыки. А
между столиками танцевала девчонка. Она была пьяна до изумления. Виляя
недоразвитыми бёдрами, она уставилась куда-то высоко вдаль ― сквозь
кресты на куполах церкви.
Что она видела в этом белёсом,
словно застиранная джинса, небе? Да и видела ли она вообще что-нибудь?
За павильоном кафе стояли ещё две
девчонки из компании. Одну рвало.
― Мамочка, ― стонала она между
приступами тошноты. ― Ой, мамочка!
― Ничего, привыкнешь, ― ободряла
подруга. ― Я тоже поначалу пить не могла.
― Какое привыкнешь?! Залетела я…
Ой! ― девчонка согнулась пополам.
― От Дениса? ― безразлично спросила
подруга.
― А я знаю? ― бормотала девчонка. ―
Я и с Денисом, и с Витьком, и с Саньком.
― Сын полка будет, ― усмехнулась
подруга.
― Выкуси! Ещё раз бортанусь ― и все
дела! Ой…, ― её снова стошнило.
Ким, проходя мимо, взглянул на
девчонку. На вид ей было лет пятнадцать... И он подумал, если такая
бесовщина происходит возле самой церкви, то что же вообще в этой жизни
творится?
Внезапно как-то враз потемнело. И
стихло. Точнее ― замерло. По небу, клубясь, и темнея, стремительно
неслась громадная мрачная туча. Она заволокла небо и, казалось,
остановилась. Но лишь на секунду-другую. Потом кто-то могучий громко
вздохнул. И выдохнул.
Чудовищный вихрь пронёсся по земле,
сметая всё на своём пути. Ким ещё увидел, как падали парусиновые
зонты, как опрокидывались столики в летнем кафе… Затем хлынул ливень.
… Потом Ким ехал в переполненном
автобусе. И на остановке вошла Вика. В астрономии есть понятие ―
предел Роша. Он возникает на космическом теле, когда на него
воздействует гравитация другого мощного тела. И тогда на первом
космическом теле наступает состояние невесомости. Камни-валуны
медленно поднимаются в невесомости и набирают высоту. Вода образует
огромные капли. Они колышутся как живые и парят в небе. Всё, что
корнями не закреплено, уходит к более массивной планете. Уходит, попав
в её мощное гравитационное поле... Так говорят астрономы.
Ким увидел Вику впервые за два
года. С тех пор, как они расстались. Расстались шумно, скандально,
по-сумасшедшему. Впрочем, так они и любили. Да и любовь ли была это?
Страсть. Умопомрачение. Сумасшествие. Тот самый предел Роша, о котором
говорят астрономы…
Вика стояла недалеко от Кима. Она
делала вид, что не замечает его. Ким взглянул на Вику и отвернулся. Он
не хотел вспоминать прошлое. Предел Роша невозможно вызвать
искусственно. Любовь ― это гравитация и невесомость. Но она существует
до определённой точки. А потом планеты отдаляются, и всё проходит. Всё
проходит!
Ким вспомнил другие времена. В те
годы была красавица-однокурсница, сумасшедшая любовь… Но дело не в
том. Тогда всё было настоящее. Настоящее! А с Викой была игра в
настоящее. Точнее ― настоящее, вызванное искусственно... Вот как
силиконовые груди. Вроде красиво и упруго, а на деле обман и
бутафория. Отвратительное ощущение…
Спустя несколько лет он случайно
встретился со студенческой любовью.
― Как жизнь? ― спросил Ким.
― Нормально.
― Хорошо выглядишь.
― Спасибо.
― Замужем?
Она взглянула огромными глазами:
― Ким, разве после тебя можно выйти
замуж?
Господи, как давно это было! Другие
времена, другая любовь... Ким оглянулся. Вики в автобусе не было. Да и
в жизни тоже. Никогда. Но автобус ещё не останавливался. Видимо, Вика
дематерилизовалась…
Поздним вечером Ким сидел на
скамейке возле своего дома. Курил. Серые дома в квартале стояли по
кругу. Наверное, это был Дантов круг. Какой по счёту? У Данте их было
девять…
― Привет, Ким!
К скамейке подошёл музыкант Лёха.
По прозвищу «Армстронг». Бросил футляр с трубой на скамейку. Сел.
― Дай сигарету, ― попросил он.
Ким протянул пачку:
― С работы?
― Да какая это работа? ― Лёха
закурил. ― Кабак ― дерьмо. Посетители ― торгаши с рынка. «Мурку»
дудеть ― для них праздник… А ты чего кочумаешь?
― Так…
― Очередной кисляк?
― Хрен его знает, ― пожал плечами
Ким. ― Будто живу, а будто и нет. Кажется, это не жизнь ― репетиция. А
настоящая жизнь и не начиналась. Она где-то впереди. Или уже позади…
― Философия, ― сказал Лёха. ―
Нормальная собачья жизнь идёт.
― Думаешь?
― Другой-то не будет.
― Но и такую тянуть радости мало.
― Не бери в голову. Давай скинемся?
― Я же не пью.
― Тогда добавь.
Ким вытащил сто долларов.
― У меня только это.
― Ни хрена себе! ― Лёха уставился
на банкноту. ― Круто живёшь!
― Они не мои.
― На такие баксы можно лихо
оторваться!
Ким подумал.
― Лёха, давай я тебе их отдам.
― Шутишь?!
― Серьёзно.
― Чего взамен?
― Ничего.
― Ким, бесплатный сыр, знаешь, где
бывает?
― Знаю.
― Так чего от меня?
― Выпей за помин душ.
― Чьих?
― А всех. Всех несчастных и
измученных.
― Это абстрактно, ― сказал Лёха. ―
За всех несчастных пить ― миллиона не хватит. И печень не выдержит.
― Тогда выпей за помин царских душ.
― Может, тебе к врачу сходить?
― Зачем?
― Пилюли-микстуры… Бывает,
вылечивают.
― Мне эти баксы на помин царских
душ прислали. Ты и помяни.
Ким положил банкноту на лёхину
ладонь.
– Ну, Ким, ты чувак…, ― ошалел
Лёха. ― Я балдею!
― Всё нормально, старик. Помяни. Но
красиво.
― Будь спок, ― заверил Лёха. ―
Оторвусь по высшему разряду!
― Вот и хорошо.
Лёха сунул баксы в карман.
― Как-то не кайф ― на халяву, ― он
открыл футляр. ― Давай я тебе отработаю…
― Поздно уже ― народ уже спит, ―
сказал Ким.
― А по барабану, ― и Лёха достал
трубу. ― Сейчас так выдам ― все выпадут!
Он встал и объявил:
― Песня нашей незабвенной молодости
«Естудэй» Биттлз.
И Лёха заиграл. Играл он здорово.
От души. Закрыв глаза. И очень громко.
Ким достал огарок свечи, который
дала экстрасенс Лили. Зажёг свечу и прикрепил к скамейке. Заметил на
ладони след номера телефона ангелочка. Плюнул на ладонь и оттёр о
джинсы. Поглядел на огонёк свечи, перекрестился…
― Упокой Господи души всех
невинных, ― прошептал он.
Потом встал и пошёл домой.
«Ещё один бессмысленный день
позади, ― подумал. Ким. ― Сколько их осталось у каждого из нас? ...
Кто это знает?»…
Ким обернулся.
На скамейке горела свеча. Рядом
стоял Лёха и играл на трубе. А из окон домов выглядывали люди. Из всех
окон домов квартала. Они не ругались. Они слушали. Это было даже
красиво. Почти…