Солнце только коснулось горизонта, но темно было уже давно. Ветер врывался в распахнутые окна, закутывался в прозрачные занавески, ласково гладил прохладною лапою лицо.

Темнота. Нет, не вокруг. Порозовевшие лучи ещё искали приюта в просторной комнате, наполняя уютом. Темно было где-то внутри, на душе.

Сбросив душистую шаль, обломившись в белый просторный свитер, подаренный мамой, она вышла из дома. Сделав несколько шагов, обернулась, взглянула на незакрытую дверь. Та тоскливо беспомощно раскачивалась на скрипучих петлях. "Снова забыла закрыть, мама будет недовольна", – промелькнуло в голове, но воспроизвести эти несколько шагов в обратном направлении не хотелось. Не желалось. Махнув рукой, она зашагала по знакомой уже тропинке,

Растянутые вечерние тени скользили по фигуре, длинными, липкими пальцами проникали под одежду. "Ненавижу сумерки, гадкие, – она поежилась, поглубже засунула руки в карманы потёртых джинсов, – одно счастье, скоро мы увидимся".

Вот и он. Уродливо вытянувшись вдоль тропинки, ждал, замерев в излюбленном положении. Как всегда: корнями вниз, корявыми ветвями вверх. Спелые, налитые кровью ягоды, яркими точками выделялись на зелёной палитре леса. "Пейзажно, как всегда заманчиво", – она уселась напротив него – куста малины. Пень по-родственному расположился под ней. Ещё бы, она была частой гостьей.

Вглядываясь в замысловатый узор веток, в тонкую серебряную паутину на них, она всегда думала о нём, как о человеке и никогда, как о растении – обычном малиновом кусте. Странно, но для неё он был другом. Хорошим, добрым, преданным, с которым ей было уютно, который умел жить. Она не боялась его потерять, он слишком любил жизнь, и она училась этой любви у него.

Их знакомство состоялось этим летом. Он больно царапнул руку, дразня спелыми ягодами. Она пнула ветвь, пробормотала ряд соответствующих слов. Удаляясь от обидчика, обернулась. И вдруг... Куст был необыкновенным. Живой, но как-то по-человечески, он резко выделялся среди живущих и растущих рядом. Колеса, когда-то проезжавшей здесь машины, подмяли под себя большое количество его собратьев. "Оставшиеся в живых" перестали стремиться к солнцу, стали чахнуть, медленно превращаясь в серые силуэты. Тяжёлое колесо коснулось и его, примяло, погнуло. Многие из его ветвей уже не поднимались с земли, но листья зеленели, ягоды наполнялись медовым вкусом. Откуда столько силы? Желания сопротивляться, жить?

В её безнадёжно перепутанных страницах жизни случалось всё. Горечью событий можно было захлебнуться. Не раз возникающая мысль о самоубийстве стала родной, обычной, как желание пить кофе. "От крайности в крайность", – так говорила о ней мама. "А этот во что-то верит, – она выплюнула жвачку, – живёт и хочет жить". Закурив, выпустила дым в центр хрустальной паутинки. Паучок заволновался, она ухмыльнулась: "Я перемещаюсь с места на место. Ищу, добиваюсь. Взлетаю вверх, больно ударяюсь при падении. То всеми любима, то всеми отвергнута. Часто опускаю руки, ненавижу. А этот всю жизнь рядом со шпалой-берёзой, облезлой, лысой тропинкой, чахлым покосившимся пнём продолжает дурманить запахом кровавых ягод, удивлять тонкой резьбой зелёных листьев. Уважаю, честное слово, уважаю".

Встав, потянулась, закинув руки за голову, сделала шаг к нему: "Я бы тебя поцеловала, будь ты человеком, прикасаться же губами к каждому твоему листочку – терпения не хватит". Она рассмеялась. Да, да! Снова прилив сил, как всегда после встречи с ним. Жизнь уже не казалась такой однообразной.